Когда Шульдих смеется, распускаются цветы. У Шульдиха жесткие, словно проволока, рыжие лохмы, широкий рот, нос с искривленной перегородкой, впалые щеки с ямочками, крупный кадык и веснушки на лбу. Природа в своей непосредственности из случайного сочетания черт слепила шедевр, до какого не думается ни один, даже самый гениальный, пластический хирург.

Шульдих был совершенством, и Аю повело за ним после самой первой встречи. Но рыжий об этом никогда не узнает.

Сейчас Фудзимия стоит, прислонившись к косяку, и смотрит, как Шульдих валяется на полу и пялится в потолок.

– Что там интересного?

– Ненавижу, когда ты вот так подкрадываешься, – Шульдих переворачивается на живот и выжидательно щурится, сдувая челку с глаз. – Принес, что обещал?

– Принес, лови, бестолочь, – и Ая небрежно швыряет сверток куда-то в сторону телепата.

– Сам такой, – Шульдих взмывает коброй. Ая не успевает засечь момент прыжка, а рыжий уже пружинисто опускается на ноги, прижимая к себе драгоценную ношу. – А если бы я не поймал, ты, психованный япошка…

Он смотрит из-под челки лукаво и немного коварно, а Ая любуется. Совершенство. В любом своем проявлении.

– Остался бы, как дурак, без подарка.

Шульдих заразительно смеется, плюхается на колени, быстро разворачивая шуршащий пакет. Десятисантиметровая вазочка покачивается в сложенных лодочкой ладонях. Восемь тысяч долларов. Еще три похожих стоят на полке над камином. Шульдих поднимает на Аю сияющий взгляд:

– Она прекрасна.

– Подходит к твоим глазам.

– Они у меня другие.

Ая рассеянно щелкает пальцами:

– Подходит.

Он не может объяснить, почему. Глазурь на вазе династии Цин насыщенного темно-синего цвета, с нежно-голубыми разводами. Глаза Шульдиха – васильковые. И все же – сочетаются.

– Будет жалко ее разбивать, ведь правда? – Шульдих хищно щурится, его длинные пальцы возбужденно бегают по поверхности вазочки, поглаживая выпуклые бока. Фарфор такой тонкий, что Ая видит внутри вазы тени от ладоней Шульдиха.

– Давай, детка, – молитвенно шепчет Шульдих, целуя вазу, – ты сможешь.

Лучи солнца играют в его шевелюре, просвечивают тонкий фарфор насквозь. Шульдих встает, сложив ладони в мудре Чистого сияния и стиснув вазу с боков. Замирает на одно долгое мгновение. А потом разжимает руки.

Ая смотрит, как летит ваза навстречу керамическим плиткам пола, и думает, что Шульдих совершенно, абсолютно чокнутый. Его широкая улыбка застыла во времени, Ая может любоваться ею почти бесконечно – до тех пор, пока летит ваза.

Он влюбился в Шульдиха моментально и навсегда, он принял это, как принимают жажду и голод. Рыжие пряди маячили где-то на краю сознания, пронзая виски головной болью каждый раз, когда телепат пытался пробраться Ае в голову. «Природные щиты», – скажет потом Шульдих. И будет ходить вокруг Аи словно кицуне, обернувшаяся в хвост – с лукавой васильковой улыбкой и мягким шепотом: «Опусти их». Ая не умел и не желал. Хотя общаться с Шульдихом мысленно – да, хотелось бы. Но он не собирался рисковать. И тогда любопытный телепат сдастся – его потянет к Ае, словно магнитом, он будет пытаться взломать его разум, узнать, какого же черта нужно Фудзимии.

Ая почти ждал этого момента – он представлял, что увидит Шульдих, когда залезет к нему в голову. И просто хотел отдалить этот момент. Ведь рыжий настойчив. Упрям и эгоистичен. Минута за минутой, день за днем он раскачивал сознание Аи – оно сопротивляется вспышками головной боли, и тогда Шульдих целовал виски, массировал затылок, а от его пальцев шло тепло.

Ваза падает, ударяется об пол, подпрыгивает – один раз, второй, третий. Кружится волчком, звеня надрывно и тонко, а потом замирает. Шульдих осторожно опускается на четвереньки, прижимается щекой к полу и тихонько дует на фарфор. Волосы падают ему на глаза, и он отбрасывает их назад раздраженным движением.

Ая подходит ближе. Шульдих садится на пятки и смотрит снизу вверх, облизывая губы. У Аи давно стоит. Он думает, что Шульдих кончает, когда бьет фарфор стоимостью в десятки тысяч долларов.

– Она не разбилась.

Ая расстегивает ремень и высвобождает член.

– Я знаю. Возьми у меня в рот.

Шульдих подползает ближе, его дыхание согревает пах. Ая стягивает трусы, сдергивает с головы рыжего бандану и запускает пальцы в жесткую гриву. Член накрывает горячий влажный рот, язык щекочет головку. Ая шумно выдыхает, тянет Шульдиха за волосы, насаживая на себя. Он гладит его по затылку, перебирает торчащие пряди, толкается в горло и стонет, когда пальцы стискивают мошонку у основания. Ая снова толкается, упираясь в небо, отводит рыжие волосы назад, открывая лицо с погруженным в рот членом. Когда Шульдих сосет, время останавливается.

Ая обхватывает его лицо двумя руками, большими пальцами проводит по рыжим бровям, обрисовывает скулы, спускается в подбородку. Шульдих сосет с влажным хлюпаньем, задыхаясь от жадности, выдаивая, вытягивая капли смазки. Ая дрожит и приподнимается на цыпочках, чтобы обуздать эту дрожь; настойчивый язык толкается в устье уретры, трахает его короткими, стремительными движениями.

Ая широко гладит Шульдиха по скулам, щекам, подбородку. Рыжий тянется за этой лаской, не размыкая губ. Ая отстраняется, а Шульдих протестующе стонет – из его рта тянется ниточка слюны, губы опухли. Ая смотрит на свой член – головка бордовая, светлые тонкие вены вздулись и оплели ствол. Если бы Шульдих не сжимал его яйца, Ая давно бы кончил. Ая может кончить от одного взгляда, но рыжий об этом тоже не узнает.

Шульдих медленно раздевается. Сначала носки. Потом пояс. Рубашка.

Ае мало, он голоден и соскучился. Он упивается Шульдихом – узлами мышц, вздувающимися на спине, когда тот поднимает руки, чтобы снять футболку, худыми ребрами и россыпью веснушек на плечах. Хочется поцеловать каждую.

Джинсы Шульдих снимает в предпоследнюю очередь, развернувшись к Ае лицом, и тот напускает на себя привычный скучающий вид. Член Шульдиха стоит. Его головка выглядывает из узких черных плавок, и Ая облизывается.

– Спусти их до колен.

Шульдих подчиняется, а Ая жадно смотрит на тяжелую мошонку, покрытую жесткими рыжими волосками, на тонкий бледный член с розовой головкой. Рот наполняется слюной. Ая смотрит, не отрывая взгляда, и также медленно раздевается. Шульдих тяжело дышит. На головке выступает крупная прозрачная капля и медленно ползет вниз.

– Повернись спиной. Теперь на четвереньки. Прогнись. Разведи ноги.

Рыжий выполняет приказы неторопливо. Голос Аи срывается, когда Шульдих одной рукой оттягивает ягодицу в сторону. Ая подбирается ближе, гладит нежную кожу, опускается на колени, ведет членом по расщелине и сладко замирает, пережидая волну тягучего удовольствия. Наклоняется к Шульдиху и начинает вылизывать плотно сжатый анус. Он посасывает место, где смыкаются мышцы, ласкает каждую складочку до тех пор, пока Шульдих не начинает скулить и дергаться.

Ая шепчет:

– Расслабься, – и Шульдих покорно обмякает, тяжело дыша.

Ая засаживает ему одним движением, до упора. Шульдих бьется, как наколотая на иглу бабочка, глотает хрипы боли, мотая головой. Он тугой, как перчатка, такой тугой, что Ая до крови кусает губы, чтобы разогнать туман под веками, не кончить сию секунду. Шульдих сжимает анус, покачивает бедрами, и Ая делает первый толчок – выходит почти до конца и входит до самого основания. Яйца шлепают о ягодицы, а Шульдих шепчет:

– Еби, еби меня.

Его правая рука судорожно двигается, Ая ловит ритм и без жалости вколачивается в узкую задницу. Пот стекает по худой спине в ложбинку между ягодиц, член входит и выходит с влажным хлюпаньем, шлепки яиц отдаются всплесками удовольствия вдоль позвоночника. Шульдих начинает мелко дрожать, и Ая ускоряет темп. Не хватает воздуха, внизу живота собирается пряное наслаждение. Шульдих рвано кричит, извиваясь и подмахивая.

Толчки сливаются в один, и Ая кончает, натягивает обмякшего Шульдиха на себя, содрогаясь и выплескиваясь. Они падают на пол, Ая прижимает Шульдиха к себе и заглядывает ему в лицо. Целует в висок, отводит влажные волосы в сторону и слизывает соленые капли пота с обнаженной шеи. А потом затихает. Хорошо.

Он просыпается на кровати – от ощущения, будто в голову насыпали песка. Шульдих полулежит на боку, подпирая голову рукой. Чужое присутствие в собственном разуме кажется совсем нестрашным. Жаль только, что оно произошло сейчас. Ае не хватило года, чтобы насладиться счастьем. Или двух. Или десятка.

Шульдих сосредоточенно перебирает мысли Аи одну за другой. Касание разума бережное, почти нежное. И Ая снова засыпает, повернувшись на бок и утыкаясь к Шульдиху в плечо. Он отчетливо думает: «Когда бросишь меня – предупреди».

– Эй, Фудзимия, – телепат бесцеремонно дергает его за челку. – А почему я должен тебя бросать?

Ая сонно моргает и пытается понять, чего от него хотят.

– Ну, – он зевает и любуется, как вечерние лучи путаются в гриве телепата. – Тебе же интересно было, что я от тебя хочу. Вот, залез в голову, узнал.

– Идиот, – Шульдих зевает в ответ и потягивается. – Я к тебе в голову сто лет назад залез. Думаешь, там есть ответы на вопросы?

– А что, нет? – Ае так хочется спать, что он с трудом соображает, просто притягивает Шульдиха поближе – кажется, прямо сейчас его бросать не будут.

– Нет. А чтобы узнать про твою влюбленность, телепатия не нужна. Поэтому… – Шульдих устраивается поудобнее, прижимается губами к уху и жарко шепчет: – А ты мне еще вазочку купишь?

Сон слетает. Ая приподнимается на локте и смотрит на стеклянную полку над искусственным камином. Сейчас на ней красуется четыре китайские вазы эпохи Цин. По одной на каждый год, прожитый вместе.

– В этом ведь что-то есть, да? – Шульдих указательным пальцем ласкает Ае пупок. – Из всех ваз не бьется только одна. Раз в год.

– Есть, – соглашается Ая. Он думает о том, что надо проверить крепления полки. Смех Шульдиха отдается в висках щекоткой.

– Я уже все проверил, – шепчет он.

«С другой стороны, – думает Ая, – можно столько всего успеть – пока летит ваза». И Шульдих соглашается: «Особенно, если нас двое».