Вдыхая время, он каждый раз пытался выдохнуть его обратно. Но оно оседало в легких, впитываясь через их пористую структуру в кровь. Насыщало тело событиями, многие из которых не произойдут никогда.

Когда Брэду исполнилось пять, он был в шаге от завоевания мира. Чётко выстроенный план, сверенный поминутно с видениями. Он нырял в свой дар с головой, забывая про боль в глазах и кровь из носа, он всё рассчитал – до дня, минуты, слова. Только однажды мать нашла его без сознания на полу садовой беседки, и завоевание мира пришлось отложить на неопределённое время. Врач констатировал переутомление у пятилетнего ребёнка, и с того дня в его жизни появился почти военный режим. Сон сменялся едой и прогулками на свежем воздухе под строгим наблюдением гувернантки. И вновь еда, сон, врачебные процедуры. Сон.

Он ненавидел распорядок и правила. Он не умел так жить.

В семь лет резко упало зрение. Врачи развели руками и списали эту напасть на генетику – двоюродный прадед со стороны матери имел несчастье носить очки в свои неполные девяносто. Брэд не встал на защиту наследственности. Он планировал ограбить местный банк. Фильмы про тупых гангстеров и команды неудачников, лезущих без подготовки на бронированные двери сейфов, раздражали до злых слёз. И когда в конце фильма такие же тупые копы расстреливали в упор полуголых неудачников, Брэд злорадно скалился в экран телевизора: «Так вам и надо, дураки!». План правильного ограбления был готов, но выписанные очки значительно усложняли отступление по узкой вентиляционной трубе. Школа также внесла изменения в планы. На ночное ограбление не хватало физических сил, учеба отнимала время, а навязанное обществом правило заводить друзей в классе очень сильно мешало при незаметном передвижении по городу. Теперь как минимум пятнадцать человек знали Брэда в лицо и по имени.

Именно в первом классе Кроуфорд решил, что имя ему не подходит, а фамилия звучит гораздо солиднее. Еще он понял, что отличается от большинства одноклассников, которые не то, что не умели правильно спланировать настоящее ограбление, но и самостоятельно завязать шнурки.

Свои восемнадцать Кроуфорд встретил в Розенкройц. Режим школы походил на домашний. Одно отличие – для родителей он был любимым сыном, а в школе оказался расходной единицей.

Как ему казалось в первый год пребывания в этой «школе» сбежать будет просто. Дар покажет результаты всех его попыток, и останется выбрать только оптимальный. Через год Кроуфорд был согласен и на просто возможность побега.

На третьем году обучения он отказался от мыслей о побеге. Дар внезапно закольцевало на одном видении – распятый на хромированном лабораторном столе труп. Его труп.

Так поступали с отбраковкой, а до сего дня у Кроуфорда не было ни одного нарекания – он был примерным учеником, успевающим и покорным. Ситуацию прояснил рыжий парень с соседнего потока, телепат. В столовой он стоял за спиной, дожидаясь очереди на раздачу котлет из старой конины.

– Тебя считали, – тёплое дыхание обдало край уха, а слова обожгли кипятком внутренности.

В благодарность Кроуфорд только едва заметно кивнул головой и, не дожидаясь второго, прошел за стол. Он ел суп, медленно подчерпывая ложкой мутный бульон, но не чувствовал ни вкуса, ни обжигающей язык температуры. Он научился обходить контроль воспитателей, имитируя присутствие в реальности, а сам на мгновения падая в видения. Но что-то пошло не так. И он немедленно сменил основные вводные: решение остаться в школе, стать лучшим, стать псом. Впервые за много дней дар разорвал бесконечную петлю видений его смерти. Картинки бешеным калейдоскопом складывались в узор его будущего.

Рыжая грива рассыпанных волос, рваные красные пряди модельной стрижки, кровь, алые всполохи пожара, отгорающие на тёмной воде океана. Щемящая боль в груди, там, где сердце.

Когда Брэд вынырнул из глубин собственного дара, первое, что он почувствовал – это саднящее нёбо, облезающее ошмётками сползшей кожи, и распухший, обожженный язык. Но видение оставило и другую боль, стиснувшую, словно железными когтями, грудную клетку. Впервые дар принёс ему не только картинку будущего, но и ощущения ещё не произошедших страданий.

Телепата, что подсказал ему одно из правильных решений, Кроуфорд нашел через несколько недель. Рыжие волосы, стянутые в топорщащийся неопрятный хвост, наглая улыбка непомерно широкого рта и злые синие глаза. Взгляд пластмассовый, как у игрушки. Телепат с гордостью носил имя Шульдих. Просматривая его будущее, он опознал в нём взрослого парня с рыжей гривой волос из видения, но ничего не кольнуло в его груди. Красноволосый же больше не мелькал, даже на краю сознания.

Когда Кроуфорд впервые ступил на землю островного государства, его память подсунула то старое видение. Прошли годы, и много чего изменилось в его жизни, ему почти тридцать, он почти свободен, он почти богат и точно жив. Он в Японии, вдыхает полной грудью городской смог многомиллионного города. Он в стране, где живут люди, самые высокие из которых едва дотягивают ему до плеча. Он в нужном месте в нужное время. Где-то в сотне километрах от аэропорта бьются в вечном движении воды океана. Океан так похожий на его дар, бездонный, изменчивый, и всегда в движении. Именно океан примет сброшенные оковы и подарит ему свободу.

Его команда, словно в насмешку старым голливудским фильмам, состоит из редких… экземпляров. И, что самое смешное, Кроуфорд подбирал её сам. Псих, ребёнок и шут. Их можно хоть сейчас отправлять грабить банки… Растрепанная ветром рыжая грива Шульдиха ярким пятном выделяется над морем чёрных аккуратно стриженых голов. И тут в толпе мелькает неестественно алая макушка. Кроуфорда утягивает в водоворот видения, его тело, приученное за долгие годы тренировок, продолжает двигаться по заданному маршруту.

Алая кровь рвётся росчерком стали. Кожаный плащ распадается по швам, оставляя зазор всё разрастающегося белого креста. Фиолетовые глаза в стрельчатых ресницах и взблеск длинной серьги. Сердце заходится бешеным ритмом, даря не боль, не сожаление, только радостное предвкушение ожидания встречи.

Кроуфорд незряче распахивает глаза, фокусируясь на реальности. Он стоит у края тротуара, за его спиной громко зевает Шульдих, недовольно ворча о машинах и пробках. Ещё одно видение, короткое и тусклое – выруливающий на стоянку аэропорта чёрный автомобиль.

– Машина сейчас будет, – Кроуфорд спокойно роняет слова, но не поворачивается к своей команде: горят щёки, дыхание сбито. И если в надёжности ментальных щитов он уверен полностью, то контролировать реакцию собственного тела ему неожиданно сложно. У него стоит член, и хочется верить, что не покраснело лицо.

Чёрный лимузин бесшумно подкатывает к краю тротуара. Ни на кого не оглядываясь, Кроуфорд садится на переднее сиденье, бросает взгляд в зеркало заднего вида. С лицом всё нормально, и даже сжатые в тонкую нить губы не выдают напряжения.

Время пришло.

***

Он нанёс удар первым. Тонким посвистом вспорол воздух, сталью меча. И это было глупее, чем в гангстерских фильмах. Идиот, прущий сквозь автоматные очереди, размахивает катаной. Вспышка видений, и недоделанный самурай брошен на пол. Бледное лицо, плывущий после удара об пол взгляд; алые пряди рваной стрижки разметались вокруг его головы. Я не предвидел нашей первой встречи, но когда-то давно мне была обещана боль. Его боль.

Вайсс мне понадобятся живыми. Жаль только что в полном составе. Не рискуя использовать свой дар для строительства собственных планов, я полностью отслеживаю судьбу каждого из охотника света. Это не так сложно, их всего четверо, нити их жизни плотно переплетены с кланом Такатори. Хозяева могут быть довольны, я примерная сторожевая собака, работающая на благо их ставленника и использующая все свои возможности только по прямому назначению – ради процветания Такатори.

Теперь мои видения полны алых оттенков. Запахи цветов провоцируют ненужные мысли, а ножи Фарфарелло перестали раздражать звоном стали.

Ая. Ему подходит женское имя. Оно смягчает черты его лица, худого и подростково острого.

Ран. Это имя мне нравится больше. В нём нет лжи, только свобода и сила.

Абиссинец. Грациозный хищник с гневно сверкающим взглядом и молниеносными ударами отточенной стали.

Наши пути пересекаются пока нечасто – братья Такатори ещё не готовы уничтожить друг друга. Время бесконечно, когда оно проходит сквозь меня, показывая тысячи вариантов одного мгновения. И все же есть только одна возможность встать рядом с ним.

– У меня есть информация, – в городском парке ночью темно и безлюдно. Но по его аллеям пролегает самый короткий путь из больницы, где лежит Фудзимия Ая, до цветочного магазина, где обитает Абиссинец. – О Такатори. Ты хочешь его убить.

– Ты… – Не разобрать слова, звук горлом, и узнавание читается по глазам, а не на губах. – Кроуфорд.

Киваю. Не поклон, не рукопожатие. Дань местной культуре очерчивает границу между нами.

– Такатори… ты предлагаешь мне сведения о нем? – Он скуп на слова, но если у гайдзина есть… нужная информация.

– Я его телохранитель. Я знаю все.

В фиолетовых глазах полыхает презрение, побелевшие губы сжимаются в тонкую нить.

– Что ты хочешь в обмен?

– Обсудить. Наши. Планы.

Длинная бровь выгибается, демонстрируя недоумение, и я спешу закрепить победу.

– Ваши действия могут помешать лично мне. Я лишь устраняю возможные препятствия. Для себя.

Абиссинец кивает, демонстрирует готовность к общению. На нём старый вытянутый свитер нелепой расцветки и мешковатые джинсы, но выглядит он так, словно в любой момент может достать свою железяку.

– Предлагаю обсудить это в кафе.

Мы пьем чай, и я говорю, много говорю, за двоих. Ая держит пальцы на круглых боках разноцветной чашки. Иногда он кивает головой, то ли соглашаясь с моими доводами, то ли показывая своё внимание. Чай остывает, становясь тёплой и пресной жидкостью, едва подкрашенной в желтовато-зелёный цвет. В кафе тепло, и шерстяной оранжевый свитер топорщится волосками разлохматившихся ниток.

Ая пристально смотрит на мои губы. Это неприлично, не по-японски, но я продолжаю говорить, иногда смачивая пересохшее горло чуть тёплой жидкостью из своей кружки. Мы сидим напротив друг друга, разделённые только неширокой столешницей; наши колени не соприкасаются друг с другом, но одно движение… Места под столом слишком мало, чтобы там смогли свободно разместить ноги двое крупных мужчин.

Когда подходит официантка, интересуясь, не желаем ли мы чего-то ещё, Ая молча достаёт бумажник и вопросительно смотрит. Я согласно киваю – чаю с меня тоже достаточно.

Когда нам приносят сдачу, я накрываю ладонь Аи, собирающего мелкие монеты.

– Ты смотрел на меня.

Рука в мягком захвате чуть дёргается, но Абиссинец не спешит возмущаться.

– Тебе было неприятно? – Хриплый голос. И это только вопрос, без тени игры.

– Приятно, – я чуть сжимаю пальцы, ловя биение пульса на запястье. – Могу предложить тебе что-то ещё… кроме информации?

Быть внимательным к мелочам, ловя даже тень движения, я умел всегда. Именно в мелочах я искал подтверждение того, что мои видения осуществляются. Ответ я вижу за пару секунд до того, как Абиссинец принимает решение. Провидцу не нужен дар ежеминутно, достаточно знать, к чему ты стремишься.

– Секс, – не вопрос, не утверждение. Я знаю, что он согласится.

– Секс.

Страна, в которой секс не более чем физиологическая потребность, не видит стыда в случайной связи. Я предлогаю не отношения, не душу, не будущее, этого бы от меня не приняли. Несовпадение культур – словно разница полюсов земли. Я благодарен своему дару, ибо когда всё внутри тебя требует… большего, чем одноразовый секс, с языка могут сорваться не те слова, и чёртова разница культур порвёт все планы и надежды.

В ближайшем лав-отеле Ая оформляет комнату и берет ключи; я позволяю ему рассчитаться. Гордость не дала бы Абиссинцу торговать своим телом, а так он платит за собственное желание и секс.

Между нами пропасть, которая заполнится еще нескоро. Я знаю Аю десятки лет: его вкусы, привычки, желания, страхи. Пропуская через себя потоки времени и видений, я познавал его до мелочей, до ниточек морщин и белесых спутанных узлов шрамов. Я влюбился не за один день, а прожив дыханием и мыслями Аи десяток вариантов возможных жизней. И принял его таким, каким он был. У Аи же было только то, что ему рассказало скупое досье Критикер и поведала собственная интуиция.

Тёмная прохладная комната с единственной огромной кроватью и двумя стульями. Не зажигая свет, Ая раздевается, стягивая с себя свитер. Слышно, как в тишине щелкают разряды статического электричества на шерстяной тряпке. Тихий вжик замка на джинсах и стук металлической пряжки ремня.

Я аккуратно развешиваю костюм на стуле. Носки складываются в ботинки, ботинки ставятся к стене. Когда я поднимаю глаза от пола, Ая уже рядом с кроватью и полностью раздет.

Синий ночной свет из окна обрисовывает его силуэт, делая кожу ещё более бледной, а тёмные красные пряди волос совсем чёрными. Голое тело дрожит в прохладе комнаты. Я первым сажусь на край кровати, протягиваю руку Ае. Помедлив, тот переплетает наши пальцы и подчиняется, позволяя затянуть себя в центр огромного ложа. Вокруг нас сухой застоявшийся воздух, постель затянута отглаженным до острых заломов бельём. Наши сухие тела скользят по гладким льняным простыням.

Я протягиваю руку к его лицу, мои обжигающе холодные подушечки пальцев очерчивают линию скул и подбородка. Колкие волоски щетины царапают кожу, и дрожь растекается от ладони по руке к груди. Провожу по волосам на висках и чёлке. Пряди, наэлектризованные в сухом воздухе, тянутся за ладонью, щекоча чувствительную кожу запястья. Мои пальцы вплетаются в волосы и с силой тянут, заставляя поднять подбородок и выгнуть шею. Язык прочерчивает влажную дорожку от ямки между ключиц до мочки уха. Зубы смыкаются на тонком хрящике, а в мою спину впиваются пальцы. Коротко подстриженные ногти не оставляют царапин на коже, зато от сильных пальцев явно будут синяки.

Возбуждение рвётся горячим частым дыханием, обжигая замёрзшие тела; наши роли читаются в движениях рук и губ. Медленные поцелуи – распробовать вкус друг друга, врага, партнёра, любимого. Резкие, шарящие движения тел и рук. Определить, где нравится, а что нельзя; за какой чертой сила сжатия приносит боль, а не удовольствие. Ая раздвигает колени, позволяя мне полностью лечь на него, давая и разрешая. В гостиничном стандартном наборе есть смазка и презервативы; время тратится на вскрытие герметично запаянного пакета. Напрягшиеся соски твёрдыми камушками ощущаются под скользящей рукой, я ладонями оглаживаю грудь и живот Аи, запоминая рельеф мышц, чувствуя волну дрожи.

Движения пальцев в кольце ануса, тянущее чувство удовольствия и всё возрастающего желания. Ая прогибается в пояснице, насаживаясь, подаваясь вперёд. Наши члены стоят, их пунцовые головки матово-тёмные, горячие и сухие. Капли смазки тягуче-прозрачные, и обжигающе холодные на горящей заднице. Я натягиваю презерватив и, не вынимая пальцев из ануса, вставляю свой член.

Ая стонет. Удовольствие на грани, тяжелое дыхание и колотящееся сердце, он почти готов оттолкнуть, пнуть, скинуть с себя, только чтоб разрывающая его боль… остановилась… навсегда в этом мгновении.

Я убираю пальцы в последнее мгновение лопнувшей боли. Мои влажные скользкие пальцы обхватывают напряженный член и начинают дрочить.

Наши движения навстречу друг другу почти синхронны. Контроль сжатия и контроль дыхания – ничто не может отдалить оргазм. Я подвожу тихо скулящего Аю к развязке за мгновенье до того, как кончаю сам. Ещё не до конца опавший член выскальзывает из его задницы, и Ая сразу же тянется за салфетками. Он стирает с себя следы своей же спермы, а после тщательно вытирает меня, осторожно перебирая уже опустившиеся яички.

Я лежу на спине, закинув руки за голову, и наслаждаюсь этими аккуратными прикосновениями. Одним разом мы сегодня не ограничимся, я буду трахать Абиссинца до тех пор, пока не вытащу из него клятву о следующей встрече.

– Мы будем встречаться с тобой ещё не раз, и не только на миссиях.

– Это был вопрос?

– Как тебе больше нравится.

– Хочешь сказать, что уже знаешь мой ответ.

– Да.

– Так уверен?

– Я очень давно знаком с тобой, Ран.

– …

– Тебе неприятно это имя?

– Я должен помнить тебя, Кроуфорд?

– С сегодняшнего дня. И навсегда.