От:
Название: Аверс-реверс
Автор: Илана Тосс
Бета: MarInk
Пейринг: Фарфарелло/Кен, Кроуфорд/Шульдих на втором плане
Категория: слэш
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Размер: мини (15,2 зсп)
Предупреждение: Пост-Капитель, POV Фарфарелло
Комментарий автора: Фарфарелло кидает монетку, упражняется в каллиграфии и социализируется
Читать фик
Людям гораздо удобнее живется в мире, где все подчиняется законам, в которые они верят. А когда что-то нарушает привычный порядок вещей – вот тогда-то они и начинают сходить с ума.
Если осмотреться, то кто из нас не сдвинулся? Наги все свои деньги тратит в интернет-магазинах на никому, кроме него, не нужные гаджеты. Шульдих – адреналиновый наркоман, для него любая перестрелка – всего лишь игра, и чем рискованнее, тем лучше. Кроуфорд помешан на Шульдихе. Вайсс зациклились на своем прошлом и не понимают, что Критикер этим вовсю пользуются, заставляя их вспоминать снова и снова.
Недавно Шульдих с Кроуфордом завели моду спорить до хрипоты о чем угодно на повышенных тонах. Вроде как напряжение снимают. Заказов у нас в последнее время слишком мало, да там и не оторвешься особо – сплошь сопровождение на приемах и никаких убийств. Я могу понять Кроуфорда (Шульдиха я предпочитаю не понимать, мне еще дорог мой рассудок), расслабляться надо всем. Но не за мой же счет! Наги вон хорошо, уткнется в свой компьютер – и все, пропащий член общества, ничего не видит и не слышит. А мне как быть, спрашивается?
Но я придумал, что с этим делать. Я грызу нож, провоцируя у себя приступ безумия, впадаю в священную ярость, и Наги запирает меня в подвале. Висеть там не очень удобно, зато тихо, а тишина и спокойствие, по-моему, стоят легкого дискомфорта и крови, прилившей к голове. Мне кажется, Наги понимает, что я поступаю так нарочно, но Кроуфорду он о своих догадках ничего не говорит. Умный мальчик, далеко пойдет, если не спятит раньше времени рядом с этими двумя.
Иногда мне везет: порой Кроуфорд и Шульдих настолько увлечены друг другом, что мне удается незамеченным выскользнуть ненадолго из нашего дома. Наги наверняка знает и об этом, но тоже молчит. Удивительно, как Шульдих до сих пор не рассекретил наш маленький тандем.
Каждый раз, когда я выхожу из дома, я кидаю монетку, чтобы решить, чем заняться. Если выпадает аверс – я иду упражняться в каллиграфии, вырезая буквы острием ножа по чужой коже. А если реверс – играю в обычного человека, пью кофе и читаю газеты, сидя в кафе или парке. Конечно, с моими шрамами сложно выглядеть, как все, но так интереснее. Монетки я добываю у прохожих: мне не нужно даже доставать ножи, они сами отдают свои кошельки, как только я прошу их об этом. Но я все равно достаю ножи – мне нравится их завораживающий блеск и реакция, которую они вызывают у людишек.
Сегодня мне выпала игра в обычного человека. Мне хочется крови, но я не спорю с монеткой, порядок есть порядок. Когда просто делаешь, что хочешь, не подчиняясь никаким правилам, это быстро надоедает, а я не люблю скуку.
На улице слишком тепло, чтобы торчать в кафе, и я ищу подходящий парк. Японские парки забавны. Большинство из них усеяно неправильной формы булыжниками, среди которых торчит чахлое деревце, и это все гордо называется «сад камней». Раньше я думал, что булыжники там расположены в определенном порядке, вроде друидских календарей, но эти композиции не имеют ничего общего с тем же Стоунхенджем, а это скучно. Так что я чаще всего бываю в одном из немногих парков европейского образца: с нормальными деревьями, клумбами, фонтанчиками, скамейками вокруг них и, мать их, ручными голубями, а самое главное – без дурацких камней.
Но сегодня мое любимое место возле самого высокого фонтана занято. На скамейке сидит непримечательный японец и бросает на землю хлебные крошки, отщипывая по кусочку от сдобной булки, возле его ног суетится целая стая жирных нахальных птиц. Все они в панике разлетаются, когда я подхожу ближе, и правильно делают. Я твердо намерен посидеть именно здесь, так что япошка тоже должен куда-нибудь смыться, как только увидит меня, в этом я не сомневаюсь. Все они стремятся скрыться с моих глаз при встрече, презренная раса трусливых карликов. Все, кроме Наги, но тот – исключение… Впрочем, как оказалось, не единственное.
Парень поворачивается ко мне, и я мгновенно узнаю его. Один из Вайсс, футболист со стальными когтями. Дружелюбно улыбаюсь, представляя, какой эффект это на него произведет, и не ошибаюсь в своих прогнозах. Я вообще редко ошибаюсь в людях: когда твои мозги устроены чуть иначе, чем у всех, это получается само собой.
– Ты… Ты следил за мной! – он вскакивает, гневно глядя на меня. В его голосе – вызов и надежда на драку.
– Делать мне больше нечего, – пренебрежительно пожимаю плечами, усаживаюсь на скамейку и вытягиваю ноги. – Санродзин уничтожены, и вы нам больше не нужны.
Он выглядит разочарованным. Обломись, Хидака, и поумерь свое эго, мир не вертится вокруг Вайсс. Я закладываю руки за голову и закрываю глаз, демонстрируя, что разговор окончен. Я до сих пор не намерен его убивать.
А он стоит, бессильно сжимая и разжимая кулаки, жалея, что с ним нет ни его верного багнака, ни не менее верных друзей. Я наблюдаю за ним сквозь ресницы.
– Тогда что ты здесь делаешь? – решается он на вопрос.
Лениво меряю его взглядом с головы до ног, автоматически отмечая широкие плечи и узкие поджарые бедра.
– Социализируюсь. – Наверное, мою игру в обычного человека можно и так назвать. – К тому же, тут сравнительно тихо, а то Шульдих и Кроуфорд так орут друг на друга, что дольше часа это сложно выдержать даже мне. Так что я часто сюда хожу. – Тут я даже не кривлю душой.
– И ты не собираешься меня убивать? – уточняет он удрученно.
Хм, я думал, что он уже задал свой самый дурацкий вопрос, но у этого парня большой потенциал. Я не вижу смысла отвечать, вместо этого задираю голову и пялюсь в убийственно-голубое небо, испещренное темными тушками местных голубей. Конечно, я не Шульдих, но даже я вижу мысли Хидаки насквозь: ему до смерти интересно, что я здесь делаю «на самом деле», а еще он отчего-то ужасно не хочет возвращаться в «Конеко» к остальным котятам.
– Садись. Я не кусаюсь. – Надо быть дружелюбнее и терпимее к людям, думаю я и приглашающе хлопаю ладонью по нагретому солнцем дереву скамьи.
Он продолжает сверлить меня подозрительным взглядом, но любопытство пересиливает инстинкт самосохранения, и он с опаской присаживается с краю, напряженный как струна и готовый в любую минуту вскочить. Привет, порванный шаблон: да, Хидака, можно сидеть рядом с бывшим противником и мирно пялиться на фонтаны.
– Так значит, Кроуфорд и Шульдих тоже собачатся… – задумчиво произносит он и тут же прикусывает язык.
– Тоже? А у вас кто? – интересуюсь нейтральным тоном.
– Да так, – он машет рукой, жалея о сорвавшейся фразе.
– Нам уже нечего делить, так что можешь и рассказать, – у меня возникает желание… посплетничать? С одним из Вайсс? Определенно, день задался.
– Ты убил Оку! – вскидывается Хидака. Интересно, мне когда-нибудь перестанут это припоминать все, кому не лень?
– Она даже не была твоей подружкой. И я целился не в нее, – раздраженно вздыхаю. Если бы я так долго помнил все обиды, давно бы уже свихнулся. По-настоящему свихнулся, я имею в виду. – И вообще, это все в прошлом. Ты ведь тоже убил своего друга?
– Это другое.
Чушь. Убийство – всегда убийство, хотя я не вижу ничего ужасного в сокращении людского поголовья. А про тот случай нам рассказывал Шульдих, давясь смехом, когда мы изучали личные дела Вайсс. Я же говорю, они все психи, я им и в подметки не гожусь в умении трахать себе мозг.
Хидака долго молчит, что-то взвешивая в уме, а потом машет рукой:
– Ладно. В прошлом. Объявим на сегодня перемирие.
«Объявим»? Я никому ничего не объявлял, так что пусть Хидака говорит за себя. Но он все равно принял верное решение; может, он не так безнадежен, как остальные Вайсс.
– Теперь-то расскажешь, что тебя выгнало из дома?
Не то чтобы я на самом деле хочу это знать, но мне нужно соответствовать роли. Аверс-реверс, таков порядок.
– Ая и Ёдзи, – мрачно говорит Хидака. Я так и думал. – Они никак не могут договориться, чья точка зрения правильнее.
– То есть? – Я отвлекаюсь на летящую бабочку. Схватить бы ее, смять хрупкие крылья, раздавить хитиновую грудину…
– Ну, точка зрения на жизнь. Ёдзи считает, что она нужна, чтобы получать удовольствие, а Ая все еще казнит себя за прошлое… Впрочем, ты не поймешь.
Как знакомо. Вспоминаю гедониста Шульдиха – мельком вспоминаю, чтобы он не засек мои мысли о нем. Кроуфорд искренне пытается о нем заботиться, на свой манер, и от их столкновений летят искры, гаснущие только в постели.
– Они спят друг с другом, твои Ая и Ёдзи?
– Нет, конечно же, – на лице Хидаки читается недоумение пополам с отвращением. Пф.
– Так пусть уже трахнутся и живут спокойно, перестав все усложнять. – Я не собираюсь помогать Вайсс устроить личную жизнь, но от замечания удержаться не могу, да и не хочу.
– Для тебя все просто, – хмыкает он. – Но ведь жизнь не сводится к одному сексу.
– Конечно, нет. Миром правят три «С»: секс, сила и смерть.
– Ая бы с тобой поспорил… Если бы не убил в первую же секунду, – усмехается Хидака. Стоило ему свыкнуться с мыслью, что мы уже вроде как не враги, как он расслабился. Скорее всего, он воспринимает меня сейчас как случайного попутчика в транспорте. Так же, как и я его.
– А ты, значит, не будешь? – прищуриваюсь, не уточняя, что именно он «не будет». Я хочу, чтобы он сам мне на это ответил.
– Не знаю, – он пожимает плечами. – Ты сам сказал, нам нечего делить. Откуда ты вообще такой умник взялся?
– О-о-о, – ухмыляюсь во весь рот, – у меня было очень много времени для размышлений. Когда висишь вниз головой без возможности пошевелиться, а кровь приливает к мозгу, не остается ничего, кроме как думать обо всем на свете.
Где-то вдалеке, сигналя, проезжает свадебный кортеж. Такие шумные кавалькады машин ни с чем не спутать. Невольно отвлекаюсь, определяя на слух, откуда доносятся звуки, пока они не стихают в глубине улиц Токио. Посмотрев на Хидаку, я успеваю перехватить его полный безнадежной тоски взгляд. Увы, у наемных убийц нет шансов на безмятежное будущее, со свадьбой и счастьем. Мне хочется поделиться этой мыслью с Хидакой, но я молчу: я не его психолог, чтобы вести с ним такие беседы. Достаточно того, что я подсказал ему способ избавиться от ссор двух старших Вайсс.
А еще мне хочется написать на его теле несколько слов, я пока не знаю, каких – они всегда приходят с первыми кровавыми росчерками ножей. Я сдерживаюсь: сегодня день игры, а не каллиграфии.
Кожа у Хидаки на удивление нежная, приятного смуглого оттенка и наверняка шелковистая на ощупь. Я бездумно протягиваю руку и провожу пальцем по его щеке, подчиняясь своему желанию. Действительно, мягкая и шелковистая. Он так забавно пугается этого, отшатываясь и чуть не падая со скамейки, что я хохочу, и он пугается еще сильнее.
– Мне нравится твоя кожа, – вежливо сообщаю в ответ на бессильно-яростный взгляд. Он не понимает, а я не считаю нужным пояснять свою фразу.
Слово, которое я хочу вырезать на его теле – «глупец». Это искушение все сильнее, еще немного – и я не смогу его подавлять. Пора уходить.
«Фарфарелло», – внезапно раздается в моей голове. Вот и телепат пожаловал, очень вовремя. Начинаю мысленно читать Pater noster, обычно это сбивает его с толку. Пока Шульдих пытается продраться сквозь латынь и определить, где я нахожусь, и не нужно ли подчищать память людям вокруг меня, я поднимаюсь на ноги и встаю перед Хидакой. Он смотрит на меня исподлобья, готовый в любой момент защищать свою жизнь, на которую я, в общем-то, и не покушаюсь. Правда, забавно?
– Я так и знал, что тебе нельзя доверять, – выплевывает он, и в следующее мгновение я уже валяюсь на земле в результате довольно ловкой подсечки.
Агрессивный пинок в живот заставляет меня улыбнуться. Следующий удар ноги приходится по губам, и вкус собственной крови буквально подкидывает меня вверх. Я не собираюсь убивать Хидаку, но и без этого можно неплохо развлечься.
Я объективно сильнее, но на его стороне отличная реакция. Это превращает банальный мордобой в хороший танец. Я специально не трогаю ножи, хотя их рукоятки призывно греют мою кожу. Возвращаю ему удар, другой, мы кружим вокруг скамейки, одинаково усмехаясь разбитыми ртами. Какая-то старушка в панике шарахается в сторону, мелко крестясь – плевать, с Хидакой мне в этот момент гораздо интереснее. Возбужденный, с азартно блестящими глазами, он кажется мне копией меня самого в лучшие часы сумасшествия. Хорошо, что я не чувствую боли: незамутненная радость от причинения увечий делает его атаки еще более разрушительными.
Когда нужно, я двигаюсь очень быстро, едва ли не быстрее Шульдиха. Как сейчас, например: пока Хидака примеривается, куда еще мне врезать, цепляю его за щиколотку, хватаю широкие запястья и прижимаю к земле, блокируя, лишая шансов вырваться. Потом нагибаюсь и целую недоуменно приоткрытые губы, кусая их, смешивая нашу кровь.
Хидака прицельно пинает меня в колено. Да, он меткий и сильный, у любого другого человека потемнело бы в глазах от болевого шока, но не у меня. Я усмехаюсь прямо ему в рот и резко отстраняюсь, вскакиваю, задев плечом какого-то случайного прохожего. Тот бормочет извинения и стремительно ретируется, едва я поворачиваюсь к нему. Молодец. Надо было тебе, Хидака, поступить точно так же полчаса назад…
Ухожу, не прощаясь: желание поиграть с ножами нестерпимо жжется внутри, требуя выхода. Я не оглядываюсь, но точно знаю, что Хидака смотрит мне вслед, его обескураженный взгляд щекочет волоски на моем загривке. А в его мозгах наверняка порвался очередной шаблон. Это день откровений для тебя, парень, запомни его покрепче.
Когда я возвращаюсь, Кроуфорд и Шульдих почему-то объединяют свои усилия против меня. Но я же ничего не сделал! Я даже никого не убил. Никто не ценит моих усилий, думаю я, когда Шульдих издевательски вежливо распахивает передо мной дверь моего персонального подвала. Захожу, не сопротивляясь: мне надо подумать, и положение спеленатой летучей мыши как нельзя лучше подходит для этого.
Я просыпаюсь от того, что падаю. Как мешок, как куча камней, как куча мешков с камнями.
– Утро, – негромко произносит Наги, стоя в дверном проеме. Я пытаюсь обнаружить у себя зачатки телекинеза, чтобы расчленить мальчишку, но это бесполезно. А он будто понимает мое состояние: – Шульдих с Кроуфордом всю ночь не спали.
– И спят сейчас?
Наги молча склоняет голову, и пряжки ремней, стягивающих мое тело, расстегиваются сами собой.
Новый день, новые правила. Иду по улице, глядя по сторонам, подыскивая подходящий кошелек на ножках. На тротуаре призывно блестит потерянная кем-то монетка. Очень удачно. Нагибаюсь за ней, подбрасываю и, поймав, не глядя швыряю ее через плечо. Я и так знаю, что выпал аверс.
Припомнив, в какой стороне вчера стихли клаксоны свадебной процессии, я направляюсь туда. Сейчас раннее утро, та свадьба наверняка еще не отгуляла, а найти множество нарядных машин, стоящих в одном месте, не составит труда. У кого-то будет сегодня веселье – например, у меня. Всегда мечтал украсть невесту. Предвкушаю, как буквы на ее теле сложатся в имя «Хидака». Кажется, с сегодняшнего дня оно будет моим любимым словом.
Я опускаю ментальные щиты, позволяя Шульдиху почувствовать меня. Нашему телепату придется всерьез потрудиться, исправляя воспоминания случайных свидетелей моих развлечений, и поделом. За все надо платить. И сам Шульдих, наверное, это знает так же, как и я. Аверс-реверс, что поделаешь.
А еще я знаю: когда в следующий раз мне выпадет реверс, я пойду в парк с голубями и фонтанами, и на скамейке меня будет ждать сумасшедший японец из Вайсс. Потому что таковы правила игры.
Если осмотреться, то кто из нас не сдвинулся? Наги все свои деньги тратит в интернет-магазинах на никому, кроме него, не нужные гаджеты. Шульдих – адреналиновый наркоман, для него любая перестрелка – всего лишь игра, и чем рискованнее, тем лучше. Кроуфорд помешан на Шульдихе. Вайсс зациклились на своем прошлом и не понимают, что Критикер этим вовсю пользуются, заставляя их вспоминать снова и снова.
Недавно Шульдих с Кроуфордом завели моду спорить до хрипоты о чем угодно на повышенных тонах. Вроде как напряжение снимают. Заказов у нас в последнее время слишком мало, да там и не оторвешься особо – сплошь сопровождение на приемах и никаких убийств. Я могу понять Кроуфорда (Шульдиха я предпочитаю не понимать, мне еще дорог мой рассудок), расслабляться надо всем. Но не за мой же счет! Наги вон хорошо, уткнется в свой компьютер – и все, пропащий член общества, ничего не видит и не слышит. А мне как быть, спрашивается?
Но я придумал, что с этим делать. Я грызу нож, провоцируя у себя приступ безумия, впадаю в священную ярость, и Наги запирает меня в подвале. Висеть там не очень удобно, зато тихо, а тишина и спокойствие, по-моему, стоят легкого дискомфорта и крови, прилившей к голове. Мне кажется, Наги понимает, что я поступаю так нарочно, но Кроуфорду он о своих догадках ничего не говорит. Умный мальчик, далеко пойдет, если не спятит раньше времени рядом с этими двумя.
Иногда мне везет: порой Кроуфорд и Шульдих настолько увлечены друг другом, что мне удается незамеченным выскользнуть ненадолго из нашего дома. Наги наверняка знает и об этом, но тоже молчит. Удивительно, как Шульдих до сих пор не рассекретил наш маленький тандем.
Каждый раз, когда я выхожу из дома, я кидаю монетку, чтобы решить, чем заняться. Если выпадает аверс – я иду упражняться в каллиграфии, вырезая буквы острием ножа по чужой коже. А если реверс – играю в обычного человека, пью кофе и читаю газеты, сидя в кафе или парке. Конечно, с моими шрамами сложно выглядеть, как все, но так интереснее. Монетки я добываю у прохожих: мне не нужно даже доставать ножи, они сами отдают свои кошельки, как только я прошу их об этом. Но я все равно достаю ножи – мне нравится их завораживающий блеск и реакция, которую они вызывают у людишек.
Сегодня мне выпала игра в обычного человека. Мне хочется крови, но я не спорю с монеткой, порядок есть порядок. Когда просто делаешь, что хочешь, не подчиняясь никаким правилам, это быстро надоедает, а я не люблю скуку.
На улице слишком тепло, чтобы торчать в кафе, и я ищу подходящий парк. Японские парки забавны. Большинство из них усеяно неправильной формы булыжниками, среди которых торчит чахлое деревце, и это все гордо называется «сад камней». Раньше я думал, что булыжники там расположены в определенном порядке, вроде друидских календарей, но эти композиции не имеют ничего общего с тем же Стоунхенджем, а это скучно. Так что я чаще всего бываю в одном из немногих парков европейского образца: с нормальными деревьями, клумбами, фонтанчиками, скамейками вокруг них и, мать их, ручными голубями, а самое главное – без дурацких камней.
Но сегодня мое любимое место возле самого высокого фонтана занято. На скамейке сидит непримечательный японец и бросает на землю хлебные крошки, отщипывая по кусочку от сдобной булки, возле его ног суетится целая стая жирных нахальных птиц. Все они в панике разлетаются, когда я подхожу ближе, и правильно делают. Я твердо намерен посидеть именно здесь, так что япошка тоже должен куда-нибудь смыться, как только увидит меня, в этом я не сомневаюсь. Все они стремятся скрыться с моих глаз при встрече, презренная раса трусливых карликов. Все, кроме Наги, но тот – исключение… Впрочем, как оказалось, не единственное.
Парень поворачивается ко мне, и я мгновенно узнаю его. Один из Вайсс, футболист со стальными когтями. Дружелюбно улыбаюсь, представляя, какой эффект это на него произведет, и не ошибаюсь в своих прогнозах. Я вообще редко ошибаюсь в людях: когда твои мозги устроены чуть иначе, чем у всех, это получается само собой.
– Ты… Ты следил за мной! – он вскакивает, гневно глядя на меня. В его голосе – вызов и надежда на драку.
– Делать мне больше нечего, – пренебрежительно пожимаю плечами, усаживаюсь на скамейку и вытягиваю ноги. – Санродзин уничтожены, и вы нам больше не нужны.
Он выглядит разочарованным. Обломись, Хидака, и поумерь свое эго, мир не вертится вокруг Вайсс. Я закладываю руки за голову и закрываю глаз, демонстрируя, что разговор окончен. Я до сих пор не намерен его убивать.
А он стоит, бессильно сжимая и разжимая кулаки, жалея, что с ним нет ни его верного багнака, ни не менее верных друзей. Я наблюдаю за ним сквозь ресницы.
– Тогда что ты здесь делаешь? – решается он на вопрос.
Лениво меряю его взглядом с головы до ног, автоматически отмечая широкие плечи и узкие поджарые бедра.
– Социализируюсь. – Наверное, мою игру в обычного человека можно и так назвать. – К тому же, тут сравнительно тихо, а то Шульдих и Кроуфорд так орут друг на друга, что дольше часа это сложно выдержать даже мне. Так что я часто сюда хожу. – Тут я даже не кривлю душой.
– И ты не собираешься меня убивать? – уточняет он удрученно.
Хм, я думал, что он уже задал свой самый дурацкий вопрос, но у этого парня большой потенциал. Я не вижу смысла отвечать, вместо этого задираю голову и пялюсь в убийственно-голубое небо, испещренное темными тушками местных голубей. Конечно, я не Шульдих, но даже я вижу мысли Хидаки насквозь: ему до смерти интересно, что я здесь делаю «на самом деле», а еще он отчего-то ужасно не хочет возвращаться в «Конеко» к остальным котятам.
– Садись. Я не кусаюсь. – Надо быть дружелюбнее и терпимее к людям, думаю я и приглашающе хлопаю ладонью по нагретому солнцем дереву скамьи.
Он продолжает сверлить меня подозрительным взглядом, но любопытство пересиливает инстинкт самосохранения, и он с опаской присаживается с краю, напряженный как струна и готовый в любую минуту вскочить. Привет, порванный шаблон: да, Хидака, можно сидеть рядом с бывшим противником и мирно пялиться на фонтаны.
– Так значит, Кроуфорд и Шульдих тоже собачатся… – задумчиво произносит он и тут же прикусывает язык.
– Тоже? А у вас кто? – интересуюсь нейтральным тоном.
– Да так, – он машет рукой, жалея о сорвавшейся фразе.
– Нам уже нечего делить, так что можешь и рассказать, – у меня возникает желание… посплетничать? С одним из Вайсс? Определенно, день задался.
– Ты убил Оку! – вскидывается Хидака. Интересно, мне когда-нибудь перестанут это припоминать все, кому не лень?
– Она даже не была твоей подружкой. И я целился не в нее, – раздраженно вздыхаю. Если бы я так долго помнил все обиды, давно бы уже свихнулся. По-настоящему свихнулся, я имею в виду. – И вообще, это все в прошлом. Ты ведь тоже убил своего друга?
– Это другое.
Чушь. Убийство – всегда убийство, хотя я не вижу ничего ужасного в сокращении людского поголовья. А про тот случай нам рассказывал Шульдих, давясь смехом, когда мы изучали личные дела Вайсс. Я же говорю, они все психи, я им и в подметки не гожусь в умении трахать себе мозг.
Хидака долго молчит, что-то взвешивая в уме, а потом машет рукой:
– Ладно. В прошлом. Объявим на сегодня перемирие.
«Объявим»? Я никому ничего не объявлял, так что пусть Хидака говорит за себя. Но он все равно принял верное решение; может, он не так безнадежен, как остальные Вайсс.
– Теперь-то расскажешь, что тебя выгнало из дома?
Не то чтобы я на самом деле хочу это знать, но мне нужно соответствовать роли. Аверс-реверс, таков порядок.
– Ая и Ёдзи, – мрачно говорит Хидака. Я так и думал. – Они никак не могут договориться, чья точка зрения правильнее.
– То есть? – Я отвлекаюсь на летящую бабочку. Схватить бы ее, смять хрупкие крылья, раздавить хитиновую грудину…
– Ну, точка зрения на жизнь. Ёдзи считает, что она нужна, чтобы получать удовольствие, а Ая все еще казнит себя за прошлое… Впрочем, ты не поймешь.
Как знакомо. Вспоминаю гедониста Шульдиха – мельком вспоминаю, чтобы он не засек мои мысли о нем. Кроуфорд искренне пытается о нем заботиться, на свой манер, и от их столкновений летят искры, гаснущие только в постели.
– Они спят друг с другом, твои Ая и Ёдзи?
– Нет, конечно же, – на лице Хидаки читается недоумение пополам с отвращением. Пф.
– Так пусть уже трахнутся и живут спокойно, перестав все усложнять. – Я не собираюсь помогать Вайсс устроить личную жизнь, но от замечания удержаться не могу, да и не хочу.
– Для тебя все просто, – хмыкает он. – Но ведь жизнь не сводится к одному сексу.
– Конечно, нет. Миром правят три «С»: секс, сила и смерть.
– Ая бы с тобой поспорил… Если бы не убил в первую же секунду, – усмехается Хидака. Стоило ему свыкнуться с мыслью, что мы уже вроде как не враги, как он расслабился. Скорее всего, он воспринимает меня сейчас как случайного попутчика в транспорте. Так же, как и я его.
– А ты, значит, не будешь? – прищуриваюсь, не уточняя, что именно он «не будет». Я хочу, чтобы он сам мне на это ответил.
– Не знаю, – он пожимает плечами. – Ты сам сказал, нам нечего делить. Откуда ты вообще такой умник взялся?
– О-о-о, – ухмыляюсь во весь рот, – у меня было очень много времени для размышлений. Когда висишь вниз головой без возможности пошевелиться, а кровь приливает к мозгу, не остается ничего, кроме как думать обо всем на свете.
Где-то вдалеке, сигналя, проезжает свадебный кортеж. Такие шумные кавалькады машин ни с чем не спутать. Невольно отвлекаюсь, определяя на слух, откуда доносятся звуки, пока они не стихают в глубине улиц Токио. Посмотрев на Хидаку, я успеваю перехватить его полный безнадежной тоски взгляд. Увы, у наемных убийц нет шансов на безмятежное будущее, со свадьбой и счастьем. Мне хочется поделиться этой мыслью с Хидакой, но я молчу: я не его психолог, чтобы вести с ним такие беседы. Достаточно того, что я подсказал ему способ избавиться от ссор двух старших Вайсс.
А еще мне хочется написать на его теле несколько слов, я пока не знаю, каких – они всегда приходят с первыми кровавыми росчерками ножей. Я сдерживаюсь: сегодня день игры, а не каллиграфии.
Кожа у Хидаки на удивление нежная, приятного смуглого оттенка и наверняка шелковистая на ощупь. Я бездумно протягиваю руку и провожу пальцем по его щеке, подчиняясь своему желанию. Действительно, мягкая и шелковистая. Он так забавно пугается этого, отшатываясь и чуть не падая со скамейки, что я хохочу, и он пугается еще сильнее.
– Мне нравится твоя кожа, – вежливо сообщаю в ответ на бессильно-яростный взгляд. Он не понимает, а я не считаю нужным пояснять свою фразу.
Слово, которое я хочу вырезать на его теле – «глупец». Это искушение все сильнее, еще немного – и я не смогу его подавлять. Пора уходить.
«Фарфарелло», – внезапно раздается в моей голове. Вот и телепат пожаловал, очень вовремя. Начинаю мысленно читать Pater noster, обычно это сбивает его с толку. Пока Шульдих пытается продраться сквозь латынь и определить, где я нахожусь, и не нужно ли подчищать память людям вокруг меня, я поднимаюсь на ноги и встаю перед Хидакой. Он смотрит на меня исподлобья, готовый в любой момент защищать свою жизнь, на которую я, в общем-то, и не покушаюсь. Правда, забавно?
– Я так и знал, что тебе нельзя доверять, – выплевывает он, и в следующее мгновение я уже валяюсь на земле в результате довольно ловкой подсечки.
Агрессивный пинок в живот заставляет меня улыбнуться. Следующий удар ноги приходится по губам, и вкус собственной крови буквально подкидывает меня вверх. Я не собираюсь убивать Хидаку, но и без этого можно неплохо развлечься.
Я объективно сильнее, но на его стороне отличная реакция. Это превращает банальный мордобой в хороший танец. Я специально не трогаю ножи, хотя их рукоятки призывно греют мою кожу. Возвращаю ему удар, другой, мы кружим вокруг скамейки, одинаково усмехаясь разбитыми ртами. Какая-то старушка в панике шарахается в сторону, мелко крестясь – плевать, с Хидакой мне в этот момент гораздо интереснее. Возбужденный, с азартно блестящими глазами, он кажется мне копией меня самого в лучшие часы сумасшествия. Хорошо, что я не чувствую боли: незамутненная радость от причинения увечий делает его атаки еще более разрушительными.
Когда нужно, я двигаюсь очень быстро, едва ли не быстрее Шульдиха. Как сейчас, например: пока Хидака примеривается, куда еще мне врезать, цепляю его за щиколотку, хватаю широкие запястья и прижимаю к земле, блокируя, лишая шансов вырваться. Потом нагибаюсь и целую недоуменно приоткрытые губы, кусая их, смешивая нашу кровь.
Хидака прицельно пинает меня в колено. Да, он меткий и сильный, у любого другого человека потемнело бы в глазах от болевого шока, но не у меня. Я усмехаюсь прямо ему в рот и резко отстраняюсь, вскакиваю, задев плечом какого-то случайного прохожего. Тот бормочет извинения и стремительно ретируется, едва я поворачиваюсь к нему. Молодец. Надо было тебе, Хидака, поступить точно так же полчаса назад…
Ухожу, не прощаясь: желание поиграть с ножами нестерпимо жжется внутри, требуя выхода. Я не оглядываюсь, но точно знаю, что Хидака смотрит мне вслед, его обескураженный взгляд щекочет волоски на моем загривке. А в его мозгах наверняка порвался очередной шаблон. Это день откровений для тебя, парень, запомни его покрепче.
Когда я возвращаюсь, Кроуфорд и Шульдих почему-то объединяют свои усилия против меня. Но я же ничего не сделал! Я даже никого не убил. Никто не ценит моих усилий, думаю я, когда Шульдих издевательски вежливо распахивает передо мной дверь моего персонального подвала. Захожу, не сопротивляясь: мне надо подумать, и положение спеленатой летучей мыши как нельзя лучше подходит для этого.
Я просыпаюсь от того, что падаю. Как мешок, как куча камней, как куча мешков с камнями.
– Утро, – негромко произносит Наги, стоя в дверном проеме. Я пытаюсь обнаружить у себя зачатки телекинеза, чтобы расчленить мальчишку, но это бесполезно. А он будто понимает мое состояние: – Шульдих с Кроуфордом всю ночь не спали.
– И спят сейчас?
Наги молча склоняет голову, и пряжки ремней, стягивающих мое тело, расстегиваются сами собой.
Новый день, новые правила. Иду по улице, глядя по сторонам, подыскивая подходящий кошелек на ножках. На тротуаре призывно блестит потерянная кем-то монетка. Очень удачно. Нагибаюсь за ней, подбрасываю и, поймав, не глядя швыряю ее через плечо. Я и так знаю, что выпал аверс.
Припомнив, в какой стороне вчера стихли клаксоны свадебной процессии, я направляюсь туда. Сейчас раннее утро, та свадьба наверняка еще не отгуляла, а найти множество нарядных машин, стоящих в одном месте, не составит труда. У кого-то будет сегодня веселье – например, у меня. Всегда мечтал украсть невесту. Предвкушаю, как буквы на ее теле сложатся в имя «Хидака». Кажется, с сегодняшнего дня оно будет моим любимым словом.
Я опускаю ментальные щиты, позволяя Шульдиху почувствовать меня. Нашему телепату придется всерьез потрудиться, исправляя воспоминания случайных свидетелей моих развлечений, и поделом. За все надо платить. И сам Шульдих, наверное, это знает так же, как и я. Аверс-реверс, что поделаешь.
А еще я знаю: когда в следующий раз мне выпадет реверс, я пойду в парк с голубями и фонтанами, и на скамейке меня будет ждать сумасшедший японец из Вайсс. Потому что таковы правила игры.