Ох, и трудно же быть самым старшим в команде, состоящей из обиженных на жизнь подростков. И пусть некоторым из них уже 20 лет, они словно замерзли в том возрасте когда судьба нанесла им свой роковой удар. Или наоборот, видеть в глазах семнадцатилетнего мальчишки старость. Видеть как каждый из них борется со своими демонами и не сметь попросить у них помощи чтобы справиться со своими. Каждый день одевать маску весельчака и балагура, чтобы в нужный момент не дать им сорваться, перевести огонь на себя... Он успел полюбить их всех. И старательно цепляющегося за остатки детства, которого у него не было, Оми. И рассеянного, а потому неловкого, Кена. И несущего на своих плечах вину за все беды мира Рана. Особенно Рана. Йоджи читал его досье и знал как того зовут на самом деле – ему, штатному психологу, положено знать о своих коллегах все. А вот им знать о его специализации необязательно. Может снизиться эффект воздействия. Критикеровские специалисты давно просчитали, что в каждой команде должен быть этакий "козел отпущения", который на самом деле сплачивает команду и не дает ей развалиться. Вот только никто не учел, что этот "козел" самым глупейшим образом влюбится в своего подопечного, которому плевать на все на свете кроме его вины и мести. А это строжайше запрещено, потому что может привести к напряженности в команде и снижению ее эффективности, как боевой единицы. Поэтому он тщательно скрывал свои чувства, обманывал, пользуясь своими знаниями, обязательные для команд ежемесячные тесты, делал вид что увлекается каждой мало-мальски симпатичной девушкой (еще один удобный повод для шуток внутри команды), и привычно отшучивался на все негодующие реплики красноволосого командира.

Йоджи как раз размышлял над тем, как же ему поступить: попросить перевода в другую команду или продолжать скрывать свои отнюдь не братские чувства к своему напарнику, гуляя по аллеям городского парка, и убивая время, чтобы не заявится домой слишком рано, когда почувствовал у своего затылка холодное дуло пистолета.

– Не дергайся,– мурлыкнул ему на ухо печально знакомый голос.

И, поскольку Йоджи дураком – вопреки расхожему мнению – не был, он застыл на месте. Видимо в награду за послушание, холодок у затылка исчез и прозвучала команда:

– Повернись.

Йоджи повернулся и с отвращением уставился на одного из тех, с кем предпочел бы вообще никогда не встречаться, а лучше вообще не знать об их существовании.

– Умри Темная Тварь,– уныло пробормотал он привычный слоган.

но упомянутая Тварь не желала облегчать ему жизнь и стреляться из собственного пистолета. Напротив, она издевательски блестнув стеклами очков, произнесла:

– У меня к тебе предложение, Кудо.

С этого все и завертелось...


В какой момент он перестал воспринимать их встречи как странную обязанность и начал получать удовольствие Йоджи и сам не знал. Но теперь, по прошествии почти двух месяцев, он уже с нетерпением ждал смсок с указанием места и времени встречи. Чаще это были маленькие уютные кофейни или семейные кафешки. Там не подавали спиртное, зато был огромный ассортимент пирожных, которыми Коуфорд его настойчиво пичкал. Взамен Йоджи всегда знал "где подстелить соломки". И он был благодарен Кроуфорду, за возможность растянуть агонию – Йоджи всегда знал, что рано или поздно их всех убьют – но хотя бы был шанс что это произойдет как можно позже. Может чувство благодарности, а может одиночество, ощущающееся сегодня особенно остро, оттого, что Ая опять исчез на весь вечер, и с подвигли его на безумный шаг. Он просто предложил, как бы между делом, в своей обычной шутливой манере.

– Мы с тобой ведем ведем себя как пара любовников, может пора уже перейти к делу?

Он ожидал в ответ холодную отповедь, но внезапно услышал:

– Хорошо, пойдем.

Первым побуждением было отступить, сказать, что он просто пошутил, но подняв глаза, он увидел серьезный испытующий взгляд собеседника и внезапно ему стало интересно: "а как это? Как это – заняться сексом с кем-то настолько обстоятельным, спокойным, не со случайным встречным, не с незнакомцем, а с тем кто знает тебя, может быть, даже лучше тебя самого?" Йоджи уже давно избавился от штампов навязываемых общепринятой моралью. Когда его готовили для работы в команде, в программу входила так же и сексуальная подготовка – иногда чтобы выполнить задание и выжить требовалось убедительно изобразить из себя шлюху. Да и для снятия стресса секс считался лучшим лекарством. У него были четкие инструкции: если потребуется использовать это на членах команды. Просто пока он мог обходиться без этой меры, считая ее крайней.

Он проследил взглядом, как Кроуфорд выкладывает на стол банкноты, не забывая о чаевых, и поднялся из-за стола, все еще не веря, что это происходит именно с ним, но не собираясь отступать.

Кроуфорд привел его в небольшой, но чистенький и уютный отель, портье за стойкой с готовностью протянул им ключи, не задавая лишних вопросов и ничем не показывая, что догадывается о цели их визита. Йоджи все больше охватывало волнение, начали проскакивать малодушные мысли о побеге, и только холодно-ироничная, едва заметная усмешка американца удерживала его на месте.

"В самом деле, – думал он,– зачем было Кроуфорду столько времени таскать его по разным забегаловкам, давать информацию, ничего не требуя взамен?" В голову закралась мысль о том, что его попросту приручали, как прикармливают вкусностями дикого зверька, медленно и осторожно, пока он не начнет доверять тебе и сам подойдет и ткнется носом, выпрашивая подношение. А потом все мысли вылетели у него из головы, потому, что губы Кроуфорда оказались властными и требовательными, они забирали его без остатка, не торопясь, но и не отпуская ни на минуту. Оракул целовался так, словно в мере не было ничего более важного. Американец совсем не спешил, и ничего кроме поцелуев не предпринимал, хотя Кудо уже давно был готов растечься лужицей у его ног. Наконец Йоджи не выдержал и попытался взять инициативу на себя, но не тут то было. Оказалось, пальцы Кроуфорда могут удерживать руки не хуже стальных наручников, а самообладанию может позавидовать даже будда. Йоджи оставалось только выгибаться всем телом и бессвязно умолять. Когда же Кроуфорд сжалился над ним и провел рукой по его телу, Йоджи, к стыду своему, кончил, как сопливый подросток, впервые дорвавшийся до "запретного плода". И ведь даже не до секса..., всего лишь до поцелуя. Он со стоном сполз по стенке и уткнулся лицом в ладони. Стыдно, стыдно, стыдно! Мокрое белье причиняло дискомфорт, но чтобы пройти в ванную, надо было оторвать руки от пылающего лица и встать, оказавшись лицом к лицу со свидетелем его позора. Вдруг он почувствовал как его подхватывают на руки. От неожиданности он дернулся, взмахнул руками, ища за что бы ухватиться, и замер пойманный карим гипнотическим взглядом.

– Неужели ты думаешь, что на этом все закончится?– прошептали губы, и взгляд Йоджи невольно скользнул к ним.

Сразу же нахлынули недавние воспоминания о том насколько умелыми они могут быть, вернулись ощущения, и Йоджи снова почувствовал жар в паху. Он облизнулся и хриплым голосом попросил.

– Огласите, пожалуйста, весь список мероприятий.


Домой он пришел опять под утро, и опять нетвердо стоя на ногах, но на этот раз не изображая опьянения от алкоголя, а по-настоящему. Привычно пропустил мимо ушей гневную тираду, разбуженного шумом, а потому очень злого Фудзимии о своем недопустимом поведении. И так же привычно разрешил подставить себе плечо для транспортировки наверх. А вот чего он не ожидал, так это резкого удара о стену и бешенства в обычно спокойных, ничего не выражающих глазах, и яростного шипения в лицо.

– С кем ты был?

– Эээ... Айя?– Йоджи не сразу сообразил, о чем его спрашивают.– Ну, я кого-то снял в баре.... Не помню как ее зовут.

– Не ее, Кудо,– шипению Фудзимии позавидовала бы любая змея.– От тебя пахнет мужским одеколоном. Ты спал с мужиком, Кудо! И даже не пил!

– Да тебе-то какое дело? – Йоджи даже опешил. Такое поведение было совершенно нетипично для их "самурая". Мммм... хотя нет, типично, но только в отношении Тварей Тьмы и особенно самой главной, по мнению Айи, твари – Такатори. – Какая разница, с кем я был и пил ли я?

И чего уж он совсем не ожидал, так это того, что Айя внезапно вопьется в его губы грубым поцелуем. Наверное надо было его оттолкнуть, или хотя бы, отвернуться, но... Это был Айя, Айя – которого он любил, ради прикосновения которого он и приползал домой лишь под утро, выпив для запаха стакан какого-нибудь мерзкого пойла, только чтобы тот, закинув его руку себе на плечо, и обняв его за талию, дотащил до комнаты, равнодушным голосом читая нотацию о вреде пьянства и беспорядочных половых связей. Айя же, пользуясь отсутствием реакции у своей жертвы уже запустил руки ему под одежду.

"Это уже слишком",– шокировано констатировало сознание,– "я сегодня еще одного раунда не выдержу..." А глупое тело уже обрадовано выгибалось навстречу, раскрывало губы и пыталось замурлыкать.

***

Кроуфорд, придя домой, привычно вкатил дозу транквилизатора Фарфарелло, дежурно отчитал Шульдиха за асоциальное поведение и бардак в гостиной, и, выключив компьютер, отправил спать Наги. Добравшись наконец до своего кабинета, он с наслаждением упал в кресло и вытянул ноги. Будущее постепенно приходило в соответствие с его желаниями. Теперь, после того как Наги уйдет к мелкому Такатори, Фарфарелло променяет команду на чертову ведьму, а Шульдих решит исчезнуть в неизвестном направлении, у него будет шанс заполучить себе двоих из царапучих котят, и в его команде снова будут "псих" и "козел отпущения"... Осталось решить кого выбрать на роль "ребенка" – для его дара было очень важно именно такое окружение, а значит он будет продолжать таскать Кудо по кафе, спасать Фудзимию от шальной пули, и потихоньку присматривать себе "юного компьютерного гения".

Я люблю ложиться спать рано. Часов в пять-шесть утра. Перед сном выйти на балкон, закурить сигарету, поставить рядом чашку кофе. И смотреть на тихий, спокойный, безлюдный мир, на поднимающееся солнце… И иногда оглядываться на мужчину, который уже спит в моей постели. Уже несколько часов спит, видит, должно быть, пятый сон…

Да, иногда и у меня бывает лирическое настроение, как ни забавно. Хотя, в принципе, ни меня, ни его трепетными фиалками не назовёшь. К моему любимому вообще лучше не подходить, когда он сердит, а сердит он почти всегда. В своё время он мне сообщил, что прикрытие в виде работы цветочника – идеальная вещь для тех, кто хочет стряхнуть напряжение и агрессию. Дескать, цветы умиротворяют, и уже не хочется рвать и метать. Не знаю, я попробовал как-то раз вырастить кактус. Он засох у меня через три месяца. И выкидывать его бренные, пожелтевшие и заскорузлые останки было не очень умиротворяюще.

Ран спит так… спокойно. Мерно поднимается грудь, волосы растрепались. Обычно я заползаю под одеяло и прижимаюсь к его боку, стараясь согреться. Но сегодня – нет. Не выйдет, а жаль. На улице морозно.

Я выбрасываю сигарету, быстро одеваюсь и выхожу из квартиры, аккуратно прикрывая за спиной дверь. Замок щелкает. Дверь у Рана простая, сигнализации нет. Когда я спросил, не боится ли он, что его ограбят, он ответил вопрос на вопрос: Ты хоть можешь себе представить воришку, вломившегося в дом к наёмному убийце? После чего я провел минут десять, выискивая на двери табличку с надписью «Тут живёт наёмный убийца» – а как иначе воришки бы узнали, к кому вламываются? Ран только хмыкнул, глядя на моё усердие, и мне пришлось накорябать перочинным ножиком на двери что-то, что в переводе с японского выглядело как «Ни лесьте суда!» Получил за это мрачный взгляд от любимого и требование «немедленно устранить», произнесённое ледяным тоном.

Сегодня мои мысли блуждают как хотят, задерживаясь на каких-то совершенно лишних и отвлечённых вещах. Лезет в голову всякая ерунда, я не могу сосредоточиться. Да и поступки благоразумием не отличаются – я только что простоял на мосту через какой-то грязный и вонючий канал добрый двадцать минут, любуясь зарослями тины. Я могу опоздать, но всё равно иду по улице нога за ногу, не останавливая такси, не вскакивая на подножки автобусов, не срезая через дворы.

Пешком от моей квартиры до цели моего путешествия – около двух часов ходу. Районы не самые живописные, люди не самые приятные. Когда Ран впервые оказался у меня в квартире, уголок его рта пополз вниз. «Что, не нравится?» – самодовольно спросил я. – «Между прочим, в юные годы я именно в такой халупе и жил. Ну, в совсем юные. Потом-то квартирки стали получше, когда я попал под крылышко к Брэду и начал вытряхивать деньги из невинных жертв своего дьявольского разума». Ран недовольно скривился, но ничего не ответил.

Забавно, мне ни разу в голову не приходило прочитать его мысли, даже когда мы были врагами. Как-то неинтересно стало бы, мне кажется. У большинства людей мысли поверхностные – говорим одно, думаем совсем другое. У некоторых – говорим одно, думаем другое, а ещё и подспудно думаем что-то третье о том, что мы думаем на первый взгляд. Что до Рана, то мне всегда казалось, что его мысли – это что-то вроде Марианской впадины. На поверхности плавают золотые рыбки, они яркие и красивые, а что там, в глубине – не только неизвестно, но и лучше бы не знать. К тому же, его поступки говорят сами за себя. Не нужно знать его мысли, чтобы понять, что он всегда будет вести себя благородно, самоотверженно, и при этом ухитрится избежать глупости. А уж лёгкий флёр неуверенности – он твёрдо решил придерживаться своеобразного кодекса чести, но ведь может и передумать! – придавал оттенок редкой пикантности нашим отношениям.

Ох, как же с ним было интересно! Наверное, так интересно мне не будет ни с кем (кроме Брэда, но я же не самоубийца). Он полон открытий. Когда мы впервые оказались в постели, я сел на него верхом и приготовился к долгому уламыванию на интим в миссионерской позе, а он легким движением меня перевернул и вставил так, что в глазах потемнело. Кто и когда решил, что он скромник и девственник? Ах, да, эту мысль я подцепил у Кудо. Насколько проницательным тот ни был, свет его разума в Морианскую впадину так и не проник. Когда я поделился своими соображениями на эту тему с Раном, тот почти улыбнулся. В его случае это можно приравнять к долгому и радостному хохоту.

Я прохожу узенькой улочкой и слышу вопли, раздающиеся из окна. Утренний скандал? Эмоции цвета шафрана с привкусом крови. Наверняка ссора закончится сексом. Кровь в мыслях не всегда означает мокруху. Страсть – это тоже мясо, тоже что-то насыщенное и густое. Мне сложно передать языком человека то, как я воспринимаю мысли и чувства, это словно смотреть фильм в шести измерениях. Так или иначе, кровь в мыслях людей прочно ассоциируется с жизнью, а это значит – секс, деторождение, ненависть, вся непременная атрибутика жизненного цикла. Вот смерть – это черный цвет и пустота, да. А ведь казалось бы. У Рана красные волосы…

Наверное, я совершенно не в себе, раз лезу разбираться в символике вещей. Самокопание мне не свойственно. Сжимая в руке чемодан и перекидывая длинный конец шарфа через плечо, я легко перепрыгиваю через низкий забор и прямо по идеальной лужайке шлёпаю по направлению к парадному входу в особняк. Брэд так и не вытравил из себя аристократические замашки, сколь нерентабельно бы это не было.

Наги открывает дверь за секунду до того, как я касаюсь пальцем кнопки звонка.

– А я видел тебя в окно. Ты чего так долго? Мы почти готовы, собрались выезжать. О, во имя всех богов, что за мафорий на тебе?

– Вау, ты выучил новое слово, – ехидничаю я и тут же ору на весь дом: – БРЭД! МЕЛКИЙ ВЫУЧИЛ НОВОЕ СЛОВО! Кстати, а что такое мафорий?

– Покрывало на голову, как у девы Марии на фресках, – раздаётся ровный голос Кроуфорда у меня над ухом. – Спасибо, что покричал, теперь Фарфарелло совершенно точно проснулся, и мы сможем скоротать время до отъезда, пытаясь его связать.

– Что бы вы без меня делали!

Отпихиваю Наги в сторону и вхожу, оставляя на натёртом полу ошмётки грязи и дерна. Живенько направляюсь на кухню, нацеживаю себе большую кружку кофе, подцепляю с тарелки тост, с наслаждением вгрызаюсь в него. За окном раздаётся гудок машины.

– Шульдих, такси прибыло!

Торопливо доедаю, давясь, приканчиваю кофе и швыряю кружку об стену. Задумчиво сбрасываю с полки ещё пару тарелок – благо, терять-то уже нечего. Прощай, Япония! Прощайте, узкоглазые зануды, тупица Такатори, полубезумные отаку и развратные школьницы с волосами, заплетёнными в кривые косички. Прощайте, закаты, рассветы, поцелуи украдкой, взаимопонимание без слов и отношения, которые ни объяснить, ни предугадать невозможно. Прощайте, наивные котята, вершите своё правосудие дальше, я больше не буду вам мешать – тем или иным способом.

Пнув ещё раз стул на дорожку, я выхожу из дома, не забыв чемодан.

***

«Любимый! Мне было хорошо с тобой как ни с кем, но я в принципе персона крайне ветреная. Да и сам понимаешь, моя крыша, твоя крыша – они между собой не сочетаются… Ну да так или иначе, нас отозвали из Японии, и я сегодня уезжаю. Не хотел говорить заранее, дабы избежать душещипательного прощания и слюнявой ерунды. Ты, я знаю, наверняка расплачешься, хе-хе. Ладно. Не важно, правда? Целую, пока.

Твой Шульдих.

P.S. Свой зелёный шёлковый шарф можешь не искать. Я с самого начала положил на него взгляд, и теперь забираю с собой, на память как бы. Имею я право хоть на чуточку романтики, нэ?»

У Кроуфорда было плохое настроение. Даже очень плохое настроение.

Миссию они завалили.

В аварию попали.

Шлюхи обчистили.

Как следствие – в ресторан не пустили.

Голодный неудовлетворённый мужчина есть наивысшая инстанция зла – глаза Кроуфорда прямо-таки кричали об этом. Руки Брэд держал в карманах – к пистолету поближе, и американец готов был пристрелить кого угодно на своём пути, если этому кому угодно не посчастливиться попасться на глаза. Но, к ещё большему разочарованию Оракула, улица в эту ночь была пуста.

У Шульдиха дела обстояли не лучше. Из-за перенапряга в последние дни у него началась мигрень. Как результат – вся его роль на последнем задании, ключевая, кстати, была даже не провально сыграна. Голова болела до сих пор – может быть, поэтому он "прослушал" мысли тех шлюх, которые обчистили карманы Шварц. А потом Кроуфорд рассердился и пнул немца под колено. Пнул бы ещё и сильнее – да Наги был начеку. Впрочем, Шульдих всё ещё опасался Кроуфорда, если уж даже Наоэ еле-еле справлялся... Кто знает, что ещё взбредёт в голову их своенравному лидеру?

– Ненавижу... – Брэд шипел от злости.

Шульдих предпочёл промолчать.

Видя, что реплика цели не достигла, Брэд тоже снова замолчал, хотя в душе у него всё клокотало.

Пристанище Шварц встретило своих жителей безмолвием и темнотой.

Наги и Фарфарелло (уж что псих, а тоже ума хватило) предпочли скрыться в своих комнатах – вот-вот обещала начаться буря.

***

Шульдих задумчиво разбирал шкаф. Уборка помогала одновременно и расслабиться, и сосредоточиться и на чём-то одном и, как следствие, не думать о проблемах. Гора вещей на полу медленно уменьшалась, но на душе немца было всё так же тяжело. Было словно... дурное предчувствие какое-то. И инстинкт немца снова не подвёл.

Уборка была совсем близка к завершению, когда в комнату без стука влетел американец.

Не сказав ни слова, Брэд схватил Шульдиха за волосы и со всей силы тряхнул немца. Тот упал на ковёр. Шульдих был слишком ошарашен, чтобы хоть немного проанализировать ситуацию и среагировать – отступить например. А от удара, пусть даже и об ковёр, стало саднить губу. Немец осторожно дотронулся кончиком пальца до болевшего места – на подушечке остались следы крови.

– Какого чёрта? – только и успел выговорить Шульдих. Кроуфорда понесло.

– Облизывай! – перед носом пытающегося встать немца оказался чёрный кожаный ботинок. – Лижи, я сказал!!!

Телепат немного помедлил, за что и получил сильный удар по носу. Раздался приглушённый хруст, а немец от боли прижал ладони к лицу.

– Сукин сын... – Кроуфорд снова схватил немца за волосы и слегка присел, приблизив своё лицо к лицу Шульдиха.

Даже находясь в состоянии шока и слегка испорченной внешности, телепат понял, что Брэд очень пьян. И, почему-то, возбуждён.

– Я же сказал, облизывай! – тон, которым это было сказано, выглядел довольно угрожающе.

Шульдих наклонил голову и поморщившись, провёл языком по ботинку американца, мысленно пообещав отомстить при первом же случае. Медленно, сантиметр за сантиметром, стараясь сдержать рвотный позыв от мерзкого вкуса крема для обуви. Язык стал полностью чёрным.

Но Брэду, видно, было мало. Или забава была просто не по душе...

– Нет. Ты, рыжий немецкий ублюдок, ещё и не так страдать будешь!

– Да не ублюдок я! – Шульдих взорвался. Вообще, с каких это пор Брэд стал таким... не похожим на себя?

– Заткнись! – Кроуфорд покачнулся, но на ногах удержался. Взгляд его сфокусировался на своих белоснежных брюках. Точнее, белоснежными они были когда-то – теперь левую брючину, а заодно и левый же ботинок украшали дорожки крови.

– Ты мне брюки испачкал. – глаза сузились от гнева.

– Вообще-то, ты мне нос разбил. – Шульдиха трясло, но он всё равно старался говорить как можно спокойнее.

Он поднялся на ноги, но Брэд снова оттолкнул его на пол. Шульдих упал, ударившись боком об угол тумбочки.

Немец смачно выругался.

– Твой рот слишком грязен... – пошатываясь, Брэд дотянулся до ещё не убранных носков Шульдиха, внимательно осмотрел их... и одним резким движением попытался впихнуть их в рот телепата. Шульдих успел крепко сжать челюсти и даже не лишиться ни одного зуба в процессе короткой борьбы.

– Отсоси, ублюдок!

– О...

Брэд присел на кровать немца и немного раздвинул ноги.

У Шульдиха потемнело в глазах, когда он понял, на что именно намекает Кроуфорд.

– Нет!!! ни за что!!!

Для гетеросексуального немца не было унижения больше, чем взять в рот у мужчины. И уж тем более у командира подразделения Шварц.

– Делай как я сказал! – в голосе Кроуфорда прозвучали неведомые доселе нотки. Шульдиху стало по-настоящему страшно.

Он медленно опустился на колени перед Брэдом. Спину и бок ещё саднило, а кровь из носа всё никак не хотела останавливаться. Дышать телепату было довольно сложно.

Морщась от боли, весь красный от стыда, он расстегнул ширинку брюк, вытащил член Кроуфорда из трусов и, скривив лицо, коснулся головки языком. В первую же секунду Шульдиха едва не стошнило, но, переборов подступающие к горлу волны внутренностей желудка, немец продолжил. Медленно вылизал головку, провёл языком по основанию члена.

– Чувственнее!!! – Брэду хотелось большего.

Стараясь не выругаться, Шульдих попытался вспомнить все порнофильмы отечественного производства, когда-либо им виденные. Результат вселял надежду – и немец продолжил занятие.

Американец откинулся на кровать, громкие стоны были слышны за пределами комнаты.

– Глубже! Быстрее!!! – прижав свою руку к макушке Шульдиха, Бред заставил немца взять в рот полностью. Вот здесь Шульдиху стало по-настоящему омерзительно, да и дышать было нечем. Через пару минут этой пытки телепат почувствовал, что теряет сознает.

Кроуфорд уже почти кончил, когда до него дошло, что Шульдих не шевелится.

Он присел, поправил съехавшие очки и увидел, что немец без сознания. Вытащив свой член изо рта немца, Брэд втащил Шульдиха на кровать. Рыжие волосы разметались по покрывалу, кровь из носа перестала идти, оставив развод на коже телепата, на его футболке, на покрывале, на штанах и коже Брэда...

Брэд провёл рукой по Шульдиху, нежно коснулся пальцами шеи и лёгким движением дошёл до живота. Одной рукой приподнял футболку, но из-за тяжести тела Шульдиха та не могла открыть того, что Брэду хотелось увидеть. Рыкнув, Кроуфорд вцепился в ненавистный предмет уже обеими руками и просто разорвал его. Перед глазами открылась обнажённая кожа, вся в синяках и ссадинах – следах более раннего рукоприкладства американца. Брэд наклонил голову и губами коснулся соска Шульдиха. Тот всё ещё не приходил в сознание, а тело даже инстинктивно не хотело отвечать на ласки. Язык прошёлся вокруг соска, Брэд зубами слегка прикусил розовый бутончик. Безвольность тела лишь подстёгивала возбуждение Брэда – шумно дыша, он рукой провёл по бёдрам Шульдиха. Медленно, словно стараясь отвлечь самого себя, он гладил бедро, и, словно ненавязчиво, приближался к паху. Как бы случайно дотронулся пальцами до ширинки, словно между прочим накрыл ладонью яички, на секунду дольше чем нужно задержавшись на них. Но, очевидно, игра ему надоела – и от джинсов отлетела пуговица, раздался звук расстёгиваемой ширинки, пыхтение, шорох снимаемой ткани. Спустив джинсы и трусы Шульдиха до колен, Брэд позволил себе полюбоваться недолго почти полностью обнажённым телом Шульдиха. Глазами Брэд остановился на члене Шульдиха.

– Большой. Даже больше, чем у меня, сукин ты сын!

Вид гениталий Шульдиха возбудил уже немного поостывшего американца с новой силой – если раньше ему хотелось трахнуть Шульдиха, то теперь он был готов кончить просто от одного вида тела, лежащего в куче тряпья, что раньше звалась одеждой.

Однако же, вместе с тем, от холода ли, либо ещё по какой причине, но немец простонал и медленно открыл глаза. Голова кружилась, взгляд никак не мог сфокусироваться на одной точке. Однако нервные окончания уже пришли в норму – и Шульдих почувствовал, как чьи-то пальцы впиваются ему в ягодицы, раздвигая их. От испуга он тут же пришёл в норму, а заодно и понял, почему поза показалась ему такой неудобной – его собственные ноги почти полностью лежали на грудной клетке, и это было чертовски неудобно – и если бы не природная гибкость немца, не избежать бы ему пары-другой переломов. А сверху навис Кроуфорд, одной рукой он не держал ноги Шульдиха, а другой... Шульдих почувствовал холодное прикосновение к анусу. Настойчиво, даже пожалуй, агрессивно Брэд проник внутрь Шульдиха и стал "подготавливать" место для вторжения. Шульдих попробовал сопротивляться – но Брэд навалился всем своим весом на ноги Шульдиха, не давая себя скинуть. На глазах немца выступили слёзы. А Брэд между делом, уже закончив "разведку", приготовился к основному действию.

Было больно. Шульдих кричал, захлёбывался в слезах, временами издавая подозрительные булькающие звуки – но и это не помогало. Всё тело было пронизано болью, каждая клеточка казалась парализованной...а потом всё стихло, и Шульдих обрёл способность чувствовать – сильные и резкие толчки, быстрые – и такие унизительные.

Брэд сам выбрал темп, в каком он хотел, да и собственно, мог двигаться. Возбуждение было велико – и американец кончил уже через пять минут, показавшиеся немцу, избитому и поруганному, вечностью. Издав полурык-полустон, Брэд излился в Шульдиха. Немного помедлив, он вышел из тела немца и совершенно невозмутимо убрал член обратно в брюки.

В комнате стояла тишина. Не было слышно ни вздохов, ни всхлипов. Около порога Брэд обернулся, нарушив зловещее молчание.

– Завтра я найду новую миссию. В этот раз постарайся, пожалуйста.